Рассердился староста на дьякона: староста Чижов не дай Бог – чуть что, не поглядит, что храм Божий, при всех выговорит. Вот и с дьяконом Дамаском вышло: проштрафился дьякон на паремиях – забрал больно высоко и на всеобщий соблазн кончил, совсем как петух. Чижов и не вытерпел, да тут же и ляпнул при всем честном народе. Хуже того, воспретил дьякону на вечные времена паремии читать.
В позорище выстоял Дамаск всенощную и уж как ночь провел, один Бог знает, и обедню служил, ничего не помнит.
По обедне пошел Дамаск с повинной к старосте: ведь, старался для благолепия и торжества, но что поделать, такой уж грех, – не соразмерил, и если другим смех и соблазн, ему пущее горе, и больше никогда он не допустит такого, попридержится, вниз возьмет.
– А хочешь вину с себя снять, – сказал староста, – научи медведя грамоте! Вот тебе и повинная.
Вернулся Дамаск домой к дьяконице.
– Или в вине ходить до второго пришествия или медведя грамоте выучи!
Плачет.
А дьяконица не такая.
– Чего ты! Медведя? Да давай мне только медведя, эка!
Обрадовался Дамаск и скорее назад к Чижову: ведь, всю жизнь на паремиях положил.
– Согласен, давай медведя!
Усмехнулся староста – чудное дело! – велел выдать дьякону медведя.
И повел дьякон зверя, Господи помилуй! от страха читает.
– Александра Петровна, вот тебе, принимай!